Каждый понедельник я возвращаюсь назад, в свою колею из непотребств и матерных разговоров, полных разочарования в жизни и пошлых мыслей. Мой единственный молчаливый собеседник - это моя квартира. Эти узкие комнаты с песочными стенами, и окном, выходящим на дырявые крыши безразмерных общежитий с однотипными жильцами и их детьми. Эти юнцы, пяти лет отроду, кидаются камнями в кошек и матерятся картавыми голосами на детской площадке, не боясь, что их услышат родители, уже принявшие на грудь и смотрящие не умолкающий телевизор.
Ведущая от моего схрона дорога забита автомобильными пробками из чёрно-белых машин, за рулём которых сплошная тьма, без эмоций и цели в жизни. По-крайней мере так мне представляется то, что скрывается за непроглядной тонировкой, облепившей все стёкла авто.
Протискиваясь через это столпотворение поддержанного автопрома с полными карманами ворованных продуктов из супермаркета, я встречаю людей. С ними я здороваюсь каждый день, хотя даже не знаю их имён. Они постоянно спрашивают меня про дела, и ждут, когда я отвечу им, что всё нормально. А порой и не ждут, просто уходят, не обращая внимания на мой ответ, который разбивается об их спину.
Добравшись до дома, я вдыхаю воздух в подъезде, и различаю, запахи квартир – выпечка, только что вытащенная из духовки, старческий пот, въевшийся в стены обиталища пенсионеров, резкий парфюм молодой соседки, который перехватывает дыхание. В плохом смысле этого слова. Все это позволяет мне понять, кто недавно выходил из дома, или наоборот, возвращался, чтобы перевести дух, насмотревшись на рекламные объявления и плакаты, повешенные на однотипные пятиэтажки, надышавшись пылью, и вспотев под тридцатиградусным Солнцем. Видимо, оно проверяет город на прочность.
И всё, что я вижу вокруг, словно картины, повешенные в облупившейся рамке совковых рам стеклопакетов, из вечно гниющего дерева, так похожего на мои руки и ноги. И одного взгляда через эти рамы выдуманных мною окон, мне становится понятно, что я никого никогда не полюблю.
И даже если мне повезёт жить с какой-нибуть красивой, доброй, и умной девушкой, я не смогу ей врать, и каждое утро я буду повторять в постели, шепча ей на ухо:
- «Привет, я ненавижу тебя, манную кашу и собак породы хаски. Твою манеру говорить, как ты режешь хлеб, как ты смотришь на меня своими влюблёнными глазами».
Конечно, она засмеётся, подумав, что это всё моё систематизированное дурачество, но раза с сотого мне всё-таки удастся её доказать, что всё это я проходил годами, и писал в ежедневник, красноречиво удивляясь, что дожил до двадцати так и ничего не достигнув.
Она соберёт свои вещи, грубо обзовет меня больным придурком, и громко хлопнет дверью, спугнув бездомного белого кота, который живёт в моём подъезде.
Да, надеюсь, так и случится, и кто-то из нас двоих от меня, наконец, сбежит.
А пока этот план живёт в моей голове, я слоняюсь по своей квартире до следующего понедельника, задевая плечам стены, и стирая выцветшие обои. Слушая, как домохозяйки делают ужин этажом ниже, соседка трахается с парнем, младше неё, а старики умирают, застывая в забавной позе на полу на пару недель, пока их не найдут по трупному запаху взломавшие дверь полицейские.
Так и растаптывается моя колея из непотребств, и матерных разговоров, полных разочарования в жизни, и пошлых мыслей. Хорошо, что их слышит только четыре стены с окном, в которых я живу.
